Когда все закончилось - Аннамирэ поняла это по тишине вокруг, - казалось, игла уже срослась с пальцами. Аннамирэ зашила последнюю рану, завязала шелковую нить в узел, убрала иглу и подняла глаза на раненого; до сих пор боялась - увидеть знакомое лицо, и сбиться, и упустить.
Это лицо, по счастью, оказалось чужим, почему-то женским. Аннамирэ и забыла, что немало девиц увлекались новыми забавами мужчин с оружием и охотно принимали участие в шуточных сражениях. Что-то эта воительница думает теперь об этих забавах, которые приносили им столько жадного веселья и заставляли хохотать, запрокинув головы? Смеялись ли также перед боем? Должно быть, смеялись, так и затихли с простреленными беззащитными горлами...
- Спасибо, - сказала незнакомка. Глаза у нее были пустые.
Аннамирэ кивнула, поднялась на ноги - долго-долго, целую вечность выпрямлялась. Все закончилось, даже раненые стенали тише.
Ей хотелось помыть руки, но вода у самого причала слишком темна, чтобы быть чистой. Аннамирэ прошла дальше, кто-то окликнул ее, она не обернулась; когда показалось, что ушла достаточно далеко от места резни, обойдя корабли, уже занятые нолдор, спустилась на берег и по колено зашла в воду, долго оттирала пальцы... Потом заметила тело, лицом вверх волны качали его. Аннамирэ уже умела отличать мертвого издалека.
Морьо будет ее искать. Если вспомнит. Или не будет. Аннамирэ не могла думать о нем; один раз спросила - ей ответили, и больше она не задала вопросов.
Как ярко, как ровно светили прибрежные маяки. Тэлери на совесть закрепили их на своих башнях, чтобы не раскачивались и не гасли, если Оссэ и Уйнен затеют свои неистовые игры на волнах, чтобы затерявшийся в бурном море корабль всегда добрался в родную гавань. Как ровно, как безжалостно, не давая окутавшей Валинор тьме скрыть ни единого следа произошедшего.
В этом ровном свете она и заметила Айкассэ, забрызганного кровью, и он был чужой, и глаза у него были чужие, и руки - и Аннамирэ, верно, казалась ему такой же чужой. Она только подошла и ощупала его, убеждаясь, что цел, но не заговорила, потому что не смогла вспомнить слов, и побрела дальше.
Потом больно споткнулась о какой-то камень, ушибла щиколотку так, что не ступить, и осела на песок; уткнувшись лицом в колени, комкая мокрый от воды, от крови ли подол, плакала навзрыд - от усталости, от чужой боли, от ее эха в своем теле, от стыда, от страха, от собственного бессилия против смерти, и слезы так жгли, словно въедались в лицо и шею; плакала, пока не заломило виски, пока не заболело горло и не перехватило дыхание.

Так рыдала, что не услышала бы, наверное, даже грома небесного, потому и пропустила звук чужих шагов. Пропустила, когда он сел рядом, пропустила, когда обнял, когда уткнулся ей в затылок, как будто прятался, и вздрогнула от неожиданности, и каменно замерла. От него несло кровью, сегодня ночью от всех несет кровью; эта бесконечная ночь тянется с самого Форменоса, а Аннамирэ уже дурно от крови и темноты.
Слезы высохли, в голове снова сделалось морозно, также морозно было, когда слушала про короля Ольвэ.
Аннамирэ оттолкнула мужа плечом, высвободилась из его рук. Качаясь, поднялась на ноги, стряхнула с подола мокрый песок.
- Ну, здравствуй, великий герой, - проговорила, не разжимая зубов. - На кого-то не того ты сегодня выплеснул свою ярость.

Отредактировано Аннамирэ (2013-05-29 21:47:20)

Вот это было самое худшее - когда он посмотрел так, будто лишился последнего утешения. Последней опоры. Тяжело оперся рукой о землю, весь неповоротливый, Аннамирэ догадалась - ранен; но раз ходит и говорит, значит, опасность миновала. У нее не было сил на жалость.
Спросил, цела ли - и ее снова замутило от горя и гнева.
- Нет.
Ей говорили - надо думать о тех, кого спасла, а Аннамирэ могла думать только о тех, к кому не успела. О тех, кто ушел, когда уже держала. о тех, чью боль слушала.
- Кто из них, - она кивнула головой в сторону пристани, не поясняя, - и так ясно было, - кто из них был Моринготто? У кого были Камни твоего отца? То-то ты осчастливил сегодня того, кому поклялся мстить! Цела ли я? Я уже никогда не буду целой после этого!

Лучше бы он промолчал.
Лучше бы вообще не предлагал ей никаких оправданий, потому что никаких не было - быть не могло.
Лучше бы молча встал и ушел, может, тогда ее гнев, не получив пищи, утих сам собой.
В голове зазвенело. Бесконечное сегодня принесло слишком много чужих злости, отчаяния, неверия; она приняла все это в свой разум, когда касалась умирающих.
- Ты приволок их короля к своему отцу, как барана на заклание! - выплюнула ему под ноги. - Ты не убивал бы, если бы твоего отца так же приволокли к Моринготто?
И снова заплакала, не в силах справиться с собственной разбушевавшейся ненавистью, стерла слезы тыльной стороной ладони. На руки налип песок, Аннамирэ принялась стряхивать его рваными движениями. Если бы можно стряхнуть чужую кровь и смерть, въевшуюся в кожу.
Можно стряхнуть вместе с роа, но с феа-то не стряхнешь.

Он что-то сказал, но Аннамирэ не услышала, виски налились тяжестью. А даже если услышала бы - не ответила. Здесь жизнь не имела значения, куда там словам!
Руки мужа легли ей на плечи, он притянул ее к себе. Она не утешила его, теперь был ход Морьо, но принять его утешения Аннамирэ не могла.
От него несло кровью - это все, о чем она могла думать.
- Пусти меня! - рванулась в сторону. - Пусти, не трогай!
Высвободиться не получилось, и Аннамирэ оттолкнула его обеими руками в грудь.

Он не ожидал. Покачнулся, попытался отступить, но ноги поехали вперед, и Морьо с маху грохнулся на песок.
Аннамирэ закрыла лицо руками. Этого она не хотела. Вот куда они оба пришли.
Муж все лежал, а Аннамирэ никак не могла толкнуть себя вперед, чтобы помочь ему; потом Морьо зашевелился, разрозненно, словно забыл, как нужно подниматься на ноги. Пошарил руками по песку с поисках опоры, неуверенно сел и огляделся. Лицо у него было растерянное, как у ребенка, которого после первых шагов подвели ноги.
Аннамирэ выдохнула, заставила себя подойти и наклониться к мужу.
- Обопрись, - проговорила глухо, подставила руку. - Я отведу тебя. Ушибся?

Муж посмотрел на нее, словно с трудом узнавал. Медленно протянул руку, но не оперся, огляделся, припоминая, что вокруг.
- Подашь копье? Тогда смогу встать...
Это было обидно, и Аннамирэ прикусила губу; но на этом наконец-то закончились и ненависть, и страх, и отвращение, и даже боль залегла на дно. Осталось одно сухое безразличие. Молча она подала мужу копье, молча смотрела, как он поднимается, наваливаясь всем телом, молча подставила плечо, чтобы мог опереться. Правая нога Морьо слушалась плохо, он вслепую ощупал, и Аннамирэ наконец-то поняла - ранен, но рану уже обработали. Она молча оттянула боль, даже дыхания не задержала, и они пошли к кораблям, оба припадая на правую ногу. В другое время, пожалуй, Аннамирэ даже посмеялась бы над этим.
Ближе к пристани ждал обеспокоенный Айкассэ, она кивнула брату, жестом подозвала и поставила под руку Морьо вместо себя, подтолкнула под лопатки вперед. Ступай. У причала царила суета, по сходням на корабли поднимали мешки и тюки, осторожно, стараясь не растревожить, несли носилки...
Аннамирэ отвела глаза.