Он редко бывал здесь, потому поглядывал по сторонам больше обычного, хотя дорога была ему прекрасно известна. Духу Севера просто нечего было здесь делать – в обители огня, жары и пламени, где во всём буйствовала и присутствовала стихия ему прямо противоположная, причём не только принятая им после ухода к Морготу, но и изначальная. Однако жизнь даёт нам на руки совсем не те карты, которые мы предполагаем и нелогичное, на первый взгляд, становиться ожидаемым следующим шагом. Не сказать, чтобы Кшагрог вскипал от сухого как старый пергамент горячего воздуха, его фана было не восприимчивее прочих, а внутренний холод, возможно, делал его даже чуть более устойчивым. Неприятность безусловно была, но совсем иного толка – его тревожила сама музыка, которая пробиралась под кожу и точно наэлектролизовала её. Незримая десантирующая дрожь на поверхности тела, напоминающая тёплое касание была ощутима лишь им самим как колючая рубаха. Но он мужчина, он мог и потерпеть подобные глупости, выводящие из себя слабых.
Треск, поднятый возмущёнными барлогами, щедро вылился и в коридор. Уловив его Балдог решил, что в зале попросту горит огромный камин или что-то в этом роде и лишь спустя какое-то время понял, что это голоса. Демоны Пламени были недовольны, возмущены, в кой-то мере задеты… воистину, неужели среди них, приближённых и более сведущих не нашлось достойного!? Кто-то бы улыбнулся, сочтя эти голоса за овации, и вошёл в зал, вскинув голову, размашисто шагая гордый собой. Это был бы его звёздный час. Эта позиция которую Духи Пламени, вероятно одобрили бы, пусть и не показали этого в начале. Ведь она пылала высокомерием, светилась гордостью, буйствовала в напоре и отдавала силой. С таким бы они сошлись быстрее и проще чем предполагали. Но в Демоне Севера не было ни язычка этого пламени, даже в самых глубинах души. Другой бы услышав ропот оробел, ведь они те, с кем ему предстоит ещё столкнуться, но Болдог не боялся слов и трудностей как горная вершина не робела перед буйством холодных ветров. Третий решил бы «ну и пусть», закрыл глаза и остался спокоен, подобно текущей воде обходящей камень. Четвёртый и вовсе намотал бы всё на ус и нашёл способ обойти услышанные колкости, проскользнуть как ветер в щель. Но ни один из этих путей не был избран Рингаром, он больше не был полноводным быстрым и чистым потоком, он был колючим сырым холодом. Он им не нравиться, - это не неожиданность, а задача, которую можно решить, и он решит ее, когда придёт время. Пусть и не сразу, не молниеносно со штурмом, воем и напором, но решит и решит вовремя. Новая кровь, как и новая идея, всегда вызывала возмущение. Барлоги сами помогут ему решить эту задачу, в своём недовольстве они бросят ему вызов, испытают его, со временем…
Дверь близилась, а ропот тем временем затихал. Слышался и голос Готмога, но слова орк не разобрал. Стоило лишь переступить высокий порог, как его мелодия загудела, молчаливо предупреждая о превосходящей силе противоположной стихии. Мутные желтоватые глаза чуть сощурились от слепящего света. Он не замедлил шага, не ускорил его, не чеканил, просто шёл как всегда, и не столь важно, сколько недовольных глаз его приветствует, сколько всматриваются, сколько сверлят спину. И пусть северная песнь поёт тревожные дифирамбы, он знал что ему ничего не угрожает и этого было достаточно.
В образе эльфа восседающего на троне лично для него не нашлось ничего комичного. Скорее нечто настораживающее и обманчиво хрупкое. Не могло быть слабым существо по приказу которого столько Пламенных вытягиваются в струнку как хорошо выдрессированные псы. Оно скорее напомнит сюсюкающегося с кутятами жестокого маньяка.
Остановившись у высокого трона майа холода, приклонил колено и опустил голову в знак приветствия, в знак уважения и покорности. Именно здесь, вблизи Готмога возмущение достигло своего пика. Его фана точно было окружено буйным пламенем, не жгущим, но почти осязаемым.