Он пробирался по набережной, ставшей полем боя молча, мелькая в самых разных местах подобно молчаливой сумрачной тени. До сей поры одежды цветов Эсте хранили его от ран. А может быть и не одежда, и не золото недавно укороченных волос, а просто судьба. Ненадолго останавливаясь там, где можно было помочь, ванья вслепую перебирался от упавшего к упавшему, не разливая цвета волос, одежды, или оружия в руках. Последнего он предпочитал не касаться даже и сейчас, когда одежда его обзавелась свежей каймой из драгоценного пурпура - каждая капля её стоила боли. Изредка - смерти. Мелькор, это всё Мятежный Вала - недаром сходни подняли. Сколько же раненых!
Гавани были единственным местом, где Меделайрэ было спокойно и, одновременно, тревожно: они выглядели почти что так, как прежде, сколько Лаурэнэлле их только помнил, отсутствие Света не изменяло их так, как все прочие места. Пусть Тинвэ не любил море так, как телери - сегодня он пришел сюда, чтобы вдохнуть воздух, проходящий над морем из тех мест, где пробудились некогда его родители. Набраться сил. Пришел, задержался, рассматривая непривычно далекие с поднятыми сходнями корабли... А потом разом оказался в самой гуще, Меделайрэ ещё не знал, чего - боли, крови, грязи, страха.
Пространство перед Тинвэ расцветало вспышками боли, куда более яркими, чем силуэты и контуры окружающих живых тел - даже если закрыть глаза, под веками расцветали букеты чужой боли, от которой не совсем получалось отгородиться и которая свивалась внутри неприятным комком. Снаружи её становилось меньше и, сразу же, больше. Так много, словно вода в море заполняла жадно место, покинутое одной каплей.
Что тут? Царапина, это только боль - её можно забрать, запирая в себе изрядный кусок, этот эльда лежит ничком и довольно просто сесть рядом, растереть ему виски и мочки ушей, фаланги пальцев, отобрать, обернув перемазанным в крови краем рукава пальцы, его оружие, помочь встать и тотчас обернуться к тому, кто рядом - почти что ушел, но ещё пытается вдохнуть. Тинвэ не увидит, как поднятый им кинется обратно в мешанину тел и клинков, - он занят и не видит стоящих, не слышит свиста стрел: этот, с пепельными волосами, хочет дышать и тут уже не справиться просто касаниями. В сумке так мало всего... в нём самом так мало всего и так много боли вокруг, что ванья становится скуп - растирает один только драгоценный лист в пальцах, три коротких стежка накладывает там, где прежде зашил бы шестью. Медлит, добаляет Слово, чтобы не разошлось, и сразу шагает дальше. Выбирать не из кого - он просто наклоняется и наклоняется, делая шаг за шагом, не важно, куда - вокруг сплошная боль, много-много боли и, сев у нового раненого, он не замечает ни перемен в криках вокруг, ни идущего боя, ни даже клинка, пронесшегося над головой и плечом. Пока что его, перемазанного в чужой крови, хранит судьба или Стихии, а может и та и другие. Лаурэнэлле наклоняется над новым лежащим, сводит ладонями края разрубленного, не отвлекаясь на происходящее вокруг, на, снова, проходящую через них линию боя - накинутая на воткнутое рядом копье накидка цвета сумерек реет на ветру, подобно невиданному стягу. Иголка входит в края раны легко, а сам ванья только легонько морщится, словно колется ею на каждом стежке. Глаза, - сплошной зрачок и тонкий обод радужки, темны сейчас, словно грозовое небо. Внимательно. Почти для всего хватает терпения, умений и сил, но приходится заговаривать и рану и лежащих, звать и забирать. Чары, они на самый крайний случай - как тут, около сходней, где цепкая рука ванья вытаскивает раненого даже прежде, чем он упадёт на землю. Больно, ему? себе? и это мешает видеть, но зато помогает найти, ворочать тяжкое расслабленное тело, вытаскивая из под последнего удара в сторону. Заговорить, запеть, заплести, перешагнуть и пойти слепо дальше, ближе к скоплению мертвых и умирающих там, дальше от покрывшегося алой пеной моря.
Тех, кто заступает дорогу Тинвэ отстраняет рукой, не различая, где кто. Мелькор, это всё Мелькор, а эльдар надо пытаться лечить.
Раз, два, три... что-то знакомое, но на это Лаурэнэлле не обращает внимания, сосредоточившись на перетянутом обрывком чьего-то плаща бедре, на расползающемся от него вверх и вниз жаре и боли. Сколько намешалось крови на этих пальцах - сложно сосчитать, ванья морщится и перестает смотреть глазами, вслушиваясь в чужое тело: перетянуто не так давно, почти не опухло и это-то можно размять, если пригасить чужую боль, пережать по краю раны пальцами, придавить чтоб не кровило, нашептать себе, наклонившись ниже - кость-то цела, нужно только положить на дырку от недоброго железа чуть подвядший лист (ещё бы одну руку теперь, чтобы сподручнее; последний, надо же, а ведь хотел в запас набрать и насушить; плохо, что нету чистой ткани - здесь не зашьёшь наскоро) и совсем уж придвинуться к раненой конечности - ближе, чтобы не тратить лишнего - едва не марая в крови губы, тише и тише: Закружит волчок, обернёт листок, позовет за собою в сон - заплутать чуток, обмануть поток, что сталью холодной рождён. Киноварью - вспять, сна тепло поймать, а проснуться - и без следа позабыть ту боль, что горела вдоль разодранного бедра...
На результат он почти и не смотрит, переполненный чужими болевыми ощущениями, словно чаша, налитая с горкой - можно бы помощи попросить, но Тинвэ не то забывает, не то просто не успевает вспомнить - хватается за следующего лежащего, торопливо вслушиваясь через свою боль в чужую - нащупывает стрелу слепо, хватает рядом лежащую чужую сумку и стянутый с предыдущего бедра жгут. Надо идти отсюда, тут уже легче, хуже - там, у воды, скоро там станет совсем нехорошо и именно туда - тянет, но сперва - стрелу, и ещё вот того, с рассеченным боком, кажется из мореходов, даже сперва - его, потом уже - стрелу, - только и успев, древко обломанное выудить да боль от стрелы веером расходящуюся заговорить, да перевязать туго, а ведь этого же, с боком, надо шить, пока не поздно. Шить, и держать, и не ошибиться, потому что на чары пока что нету сил, надо перевести дух, а пока - зашить, потому что есть шанс... Мелькор, это всё - Мелькор, потому что некому больше...
Отредактировано Лаурэнэлле (2013-05-26 04:37:15)